То, что сказка лечит, сегодня уже не надо доказывать ни педагогам, ни родителям. Однако отчего именно излечивает - стоит подробнее рассмотреть, поскольку дело это серьезное и перспективное.

Прежде всего, сказка способна излечить ребенка дошкольного и младшего школьного возраста от эмоциональных нарушений поведения. От каких именно? А таких, как агрессивность, тревожность, эмоциональный дискомфорт и эмоциональная неустойчивость личности. Звучит наукообразно и неудобоваримо. Попробуем рассмотреть беду нашего ребенка с позиции любви и уважения к нему.

Не так уж редко доводится педагогам и родителям сталкиваться с гневом ребенка или страхом. И гнев, и страх - важнейшие функции личности, позволяющие человеку приспособиться к изменяющимся условиям, не впадать в отчаяние, адаптироваться к жизни. Однако, если гнев появляется на критическую для ребенка ситуацию, опасную для него,— это оправдано. Если же гнев становится постоянным переживанием, то это уже вызывает у взрослых тревогу за ребенка и заставляет искать причины таких нарушений.

Дуняшка и Наташка с детских лет были закадычными подружками. Друг дружку знали лучше самих себя, и, считай, не ссорились никогда. Верховодила среди них Наташка, а уж слушалась да подчинялась - Дуняшка. К семнадцати годам обе красавицами стали, вместе на хороводе гуляли, вместе венки плели, вместе женихов для себя поджидали. Одна только была незадача: в их-то деревне женихов - Ванька-губастый да Сенька-ушастый, да и те по годам в женихи-то не больно годились. А девок на выданье - пруд пруди! Вот женихов и жди...

Тем летом жара стояла редкостная, оттого малина раненько и поспела. Дуняшка позвала Наташку на Малиновские луга за ягодой идти, а та - ни в какую! Свое место предлагает. Мол, на открытом месте ягоду собирать - на жаре испечься, а на поляне лесной - поесть да развлечься. В лесу не будет той духоты да той тесноты. Небось, все деревенские девчата на Малиновские луга за ягодой кинутся. Вот Наташка да Дуняшка одни на лесной поляне и останутся. Была у девок знакомая поляна в лесу, на ней ягоды - рви не хочу!

После смерти бабы Дуни Маришка в доме осталась с мужем своим, Семеном, да двумя малыми детками. Девчоночка, старшенькая, была в честь покойной матери названа Мариею. Славная да послушная девочка росла. А вот мальчонка, Митенька, такой неслух! Только три годочка и исполнилось ему, а его и на месте не удержишь. Раньше-то за ним баба Дуня приглядывала, а теперь то сама Мариша, то Машутка за ним, сорванцом, приглядывали. Куда не следует лазить не позволяли. Да разве его удержать? Повадился в собачью конуру влезать да там играть. Конура та была еще в прежние времена для Егора-пса построена.

Пес Егор от старости давно на тот свет ушел, а теперь обживал его домик щенок. Вот с тем щенком Митенька и играл, в его конуру сам залезал. Щенка того Машутка прошлой осенью домой притащила. Уж где она его отыскала? Но мать да отец щеночка не гнали. Ничего щенок оказался, ласковый. Его Машутка сама Тяпкой назвала. Уж больно он любил с ребятишками возиться. А рук-то у него для игры нет, вот и тяпал, за что ни попадя. Не больно, конечно, атак, для игры. Кто ж своих кормильцев взаправду тяпать станет? Вот его Тяпкой и звали.

В каждой семье есть свои предания да сказы, какие с дедами-прадедами случались, вот в памяти семейной и остались. Так и в этой крестьянской семье передавались из уст в уста такие-то истории. Только все они невидимыми ниточками соединены были с покровителем их небесным Николаем Чудотворцем. Ежели бы только с одним кем в семье встретился святой, то и тогда бы сказывать было не о чем. Ну, а ежели встреч таких больше случилось? То кого же иначе семейным покровителем считать? Кого за помогу вспоминать-почитать?

Одно-то предание - вовсе давнее. Бабку Марину Сенькову знаешь? Так история эта приключилась еще с ее прадедом. Отправился он как-то в лес за дровами. Было дело весной. Речка наша, Клязьма, в те времена не такой широкой была, только по весне и ее перейти - надо брод найти. Договорился Архип с барином тутошним, денег заплатил, сколько положено, ну и поехал, благословясь. Ранним утром по знакомому броду на тот берег переехал и давай в Барской Дубраве сушняк валить да бревна пилить. Нагрузил полный воз, а там уж и солнце садиться собралось. Ну, он прямиком к знакомому броду лошадку и направил.

История эта началась с печального события. У Кирюши в тот год помер отец, единственный кормилец в семье. Мать и сын сразу осиротели. Жили они в городе на частной квартире и имели, конечно, пару грядочек возле дома. Только и дом был хозяйский, и клочок землицы той не мог прокормить, как бы ни старались. Кирюше пришлось бросить учебу, а ведь он считался лучшим учеником в гимназии. Но жизнь по-своему все повернула. Пришлось парнишке в 16 лет становиться опорой для матушки.

Кирюша долго размышлял, с матушкой советовался, только лучше своей первой задумки ничего не подобрал. Решил он купить короб да товару копеечного и отправиться по дальним деревням коробейником. Матушке для покупки товару пришлось колечко свое продать да еще кое-чего из вещей мужниных. Ну, и набрали деньжат. Ленты, бусы, детские свистульки, кружева и много другой всякой всячины накупил Кирюша, оделся попроще и в путь отправился. Считай, все лето ноги бил, по деревням ходил, свой товар хвалил. Не без пользы для себя, конечно, и продавал его в дальних деревнях.

У Прохора да Ульяны народилось трое сыновей, оттого жизнь и не пугала одиночеством да голодной старостью. Вырастут сыновья - закат жизни родительской и пригреют. Так родители надеялись. Только не все так получается, как человеку видится. Средний сынок Егорушка еще мальчонкой помер от какой-то тяжкой болезни. Старший сын Иван уже взрослым парнем на тот свет отправился от злой лихоманки - лихорадки. Остался у родителей один единственный сын-надежа - Фома. Фомушка с детских лет был тихим да жалостливым, но и он здоровьишком не больно крепкий. Но Господь миловал, до зрелых лет Фома дожил, семьей обзавелся и детишек наплодил.

Отец-то его, Прохор, до глубокой старости не дожил. А как помер, осталась бабка Ульяна с Фомой да его семьей. И все бы было ничего, да уж больно сношенька резка да своенравна оказалась. В доме именно Таисия всем и заправляла, с мужем не больно и считалась. Фома свое главенство доказать и не пытался, жить потише да поскромнее старался.

Вот ты дивишься: отчего один человек имя свое с гордостью носит, а иной - словно собака, на кличку отзывается... Знаю я, про кого ты думаешь-то. Знаю... Небось, про Карякиных, Макара да Степана? Угадала? Я сама частенько про то думала. Попробую тебе рассказать про них, а уж ты решай сам!

А начну я свой сказ не с них, а с матушки да ее сестры. Обе они росли в нашей деревне, обе и замуж в один год вышли. Только одна-то в город уехала, а другая тут жить осталась. Лет по десять за мужьями прожили и случилась у городской сестры большая беда: мужа она потеряла. Он в городе на фабрике работал, а однажды там на него какой-то тюк и свалился. Пришибло шибко. Два дня в беспамятстве провалялся да Богу душу и отдал. Вот и приехала убитая горем вдова в деревню. Сестре слезы излить да об жизни поговорить. Детей-то у них с мужем не было.

И сам Матвей, и жена его, Галина, и даже маленький Илюшка ждали маленького братца или сестренку в конце января. Но ребеночек «засиделся», как говаривала бабушка и, скорее всего, родится богатырь. Илюшка глядел на огромный мамкин живот и думал: какой такой богатырь, больше самого Илюшки что ли? В начале февраля, как-то ранним утром, Илюшку разбудила бабушка, еще сонного одела и понесла к соседке, тетке Фросе. Там его бабушка вновь раздела и уложила в постель. А сама, видать, ушла. Когда Илюшка проснулся, было уже поздненько, и баба Фрося накормила его оладушками и велела играть в избе. Ну, он и играл: благо, было чем играть. У самой бабы Фроси трое ребятишек выросли, игрушки от них в чулане и хранились. Уже ближе к вечеру за Илюшкой вновь пришла бабушка и с порога сказала, то ли самому Илюшке, то ли бабе Фросе:

- Слава Богу, разрешилась! Двойня у нас: две девчонки!

Мария Евграфовна была женщиной порядочной да хозяйственной. Сама дом да семью содержала. Мужа своего худым словом никогда не поминала и дочерям бы своим не позволила. Покойный супруг все годы совместной жизни кутил и в карты играл, оттого немалое наследство жены и промотал. Оставил он Марию Евграфовну и двух своих дочерей при всем том, что промотать не успел: немного денег да домок на самой окраине города уездного.

А хулить своего покойного мужа Мария Евграфовна не могла по двум причинам. Во-первых, вышла замуж она сама по большой к нему любви да симпатии. Пошла за бравым усатым офицером, можно сказать, поперек воли родителей. Хорошо еще, родители единственную свою дочь приданым не обделили. А вторая причина - две дочери красавицы, Катерина да Августа. Народились они в один год, в один счастливый для матери денек, 7 декабря. И были, как есть, на одно лицо, словно горошинки. Мать сама их с детства различать затруднялась. Отец же, совсем запутавшись в одинаковых девчонках, присоветовал как-то жене, хоть чем их отличать. Мария Евграфовна женщина экономная, решила по мелочам-то не тратиться, а купила девчонкам своим сережечки золотенькие с камушками. Катюшке - с розовыми, а другой, Авочке -с голубенькими. Теперь легче стало девчонок родными-то именами кликать да не путать: камушки-то издалека видать было.

Ванюшка да Танюшка росли ребятишками послушными. Бабушка сама не раз говорила: с ними, мол, ни заботы, ни печали. Без спросу со двора никогда не убегали: либо в чурбачки игрались, либо в песочке копались, либо в водичке плескались.

Теперь же они подросли, часто с другими ребятишками бегали, но самовольно на речку али на пруд - ни за что! Но чаще всего вечерами они возле Зорьки своей тиховали. Хороша была корова, а сколь молока давала! Ванюшка с Танюшкой наперегонки к Зорьке бежали, когда вечерами местный пастух коровок в деревню с пастбища пригонял. Слышалось за окном сначала коровье мычание да кнута хлопанье. Тут все ворота отворялись, и хозяйки своих кормилиц - коровушек встречали. А те шли по деревенской улице чинно, солидно. И только завидев свой двор, поворачивали домой.

На улице было пасмурно. Стояла самая макушка лёта, а тепла уже не было с неделю. На душе у Митьки было так же пасмурно и холодно. Самое время для купания, а в воду не влезешь: зябко. С утра Митька не мог себе придумать занятие и тоскливо глядел из окна, как холодный ветер гнет и качает молодую черемуху возле калитки. Читать тоже не хотелось: все книжки с этажерки были уже прочитаны, да и было их там штук 5 или 6. Читать Митьку научил дед, и пока тот был жив, заставлял внука из-под палки прочитывать по 10 страниц в день. Особого желания самому взяться за книгу за Митькой не замечалось.

И тут мать, видать, тоже тосковавшая по теплу, позвала его помочь перебрать старые вещи на чердаке. От нечего делать тот согласился, но полез наверх без охоты. А зря... Мать брала одну вещь задругой в руки и разглядывала, ощупывала. Иной раз улыбалась. Хоть бы рассказала чего! Митьке хотелось ее послушать, но она молчала, откладывая одни вещи в нужную кучу, другие, что на выброс, скидывала вниз или складывала у выхода с чердака.

Силантию прошлым летом исполнилось 19 лет. Как-то незаметно народ перестал его кликать Силкою. Только у матери иной раз нет-нет, да и сорвется с уст детское имечко. Друзья-товарищи называли его Сил. А уж все деревенские - Силантием, как и крещен был. Через пару месяцев будет 20. А по нонешним меркам - взрослый мужик. Ну, положим, мужиком он себя лет 8 считал, как отца схоронили. Сам и сено косил, сам и дом чинил, сам и в поле управлялся, с помощью матери, конечно. А кто им еще поможет? Бабка его уж давно называла кормильцем.

А вот мать сыном была не больно довольна: в его года уж все ребята семьями обзавелись, деток народили. А он все один. Не сказать, чтобы был он некрасив. Нет, парень видный, косая сажень в плечах и нравом кроток. Сколько девок за ним гонялось! Выбирай - не хочу! А он все ищет, сомневается. Двух-то девок на хороводе матери казал, только сам потом от них и отшатнулся. А те и замужьями ладно живут и свекровушек своих радуют. А его мать не устает повторять:

Семка с молодых ногтей шалопаем был. Маленький, юркий, во все щелки совался, с ребятишками дрался. Выбирал кого помоложе и метел ил. А дрался он до синя­ков, дрался так, что уж и нос в крови, и губы разбиты. Маль­чонки, что одногодками были, его один на один завсегда побивали, а кто помладше да похилее, били компанией. Оттого Семка и хитрил: подстережет мальца одного, вот и метелит.

Однажды так-то вот одного малого мальчонку подсте­рег, на землю повалил, верхом сел и ну, прутом стегать! Тот малой орет, а вырваться не может. А Семка и вовсе озверел и вдруг... полетел! Руками-ногами барахтается, а сам над землей болтается, и не опускается, и не падает; Уж потом сообразил: кто-то его за штаны да рубаху схва­тил да над землей и поднял. Все бы ничего, только этот кто-то Семку еще и в кадушку с дождевой водой прямо с головой окунул. Чуть не захлебнулся, а как из кадушки той высунулся - рядом Филатыч стоит, улыбается в бороду да и говорит:

Гришка как утром открыл глаза, сразу себе сказал: «Пора на пруд!» Быстро оделся и когда выскакивал в сени, слышал мамин голос:

- Гришка! Надел бы кофтенку! На улице свежо!

«Какую еще кофтенку?» - хотел крикнуть мальчишка, но кричать было уже некогда. Ноги вынесли Гришку за калит­ку. К пруду подскочил - ни одной лягушки! Ну, погодите! Гришка сейчас спрячется в кустах и станет ждать... Все равно рано или поздно прискачете! А у него уж в тех кус­тах все с вечера припасено: и камни, и склянки, и облом­ки кирпича...

А верно мать кричала: свежо. Пригодилась бы эта са­мая кофтенка. И сколько еще ему тут на камне сидеть, на воду сквозь кусты глядеть? И лягушки, как назло, не про­сыпаются. Им-то что? Небось, наорались вчера допозд­на, а теперь и спят? Уж сколько Гришка в тех кустах про­торчал - он не знал.

И вдруг услыхал легкий плеск. Даже не плеск - воды колыханье. А на берег-то глянул - даже дыхом замер. Выползала на песочек... ужинка. Следом - другая...

Степка до 9 годов у бабушки рос. Его мать бабушке отдала, когда троих мальцов враз родила. Ну, когда мам­ке было еще с ним вожжаться? Степка на мамку не оби­жался. А чего тут сердиться? Мать с отцом к нему час­тенько приезжали, гостинцами угощали. А у бабушки ему было хорошо, в одном ему только не везло. У бабушки деревня - малым-мала, а парнишек его лет не было со­всем. Восемь девок были. А что ему, с девчонками что ли играться? Вот с бабушкой все годы и был, сказки ее слу­шал, молочко козье кушал.

А этим летом бабушка захворала, встать с постели не могла. Вот их двоих мать к себе и забрала. В родной де­ревне - пацаны! Гуляй - не хочу! Только встретили его пар­нишки, словно чужака. Подойдет он к ним - бегом от него ребятня, словно от нелюдя. Ежели об чем судачить нач­нут, да Степку рядом разглядят - сразу замолчат. Видит Степка, он же не дурак, что-то тут не так... А как узнаешь? Все молчат...

Муж да жена, почитай, полжизни вместе прожили, а детей, слышь, не родили. Наконец, послал им Господь дитя. Ох, и радовались муж да жена. А дочку назвали Та­тьяною. Танюшка веселой девчонкой росла, живою да шустрою. А как стала в пору входить, можно стало и об женихах поговорить-потолковать. Только про замужество стала говорить ей мать, а Танюшка смеется: замуж - не напасть, как бы замужем дне пропасть! Толковая выросла девица и не баловница.

Отправилась как-то Танюшка с подружками в лес. Мать уговаривала дочь сегодня в лес не ходить: уж больно тя­желый ей сон ночью привиделся. Будто в темном лесу ух­ватил девку за косу здоровенный медведь. Та кричит, а голоса нет... Только Танюшка каким-то там снам разве поверит? Вот и ушла с утра с корзиночкой. Только не зря беспокоилась мать. В том лесу много пришлось девке ис­пытать.

Дед Захар много чего в жизни повидал, троих детей без жены вырастил. Померла жена еще молодая, а Захар так больше и не женился. Двух девок замуж выдал, а лет 12 назад сына - надежду схоронил. Тот по осени подстыл, долго хворал, а потом и Богу душу отдал. Остался дед в доме один.
Старшая его дочь, Параска, через два дома от отца своей семьей жила, но к деду в дом редко-редко заходила. А Дашутка, младшая дочь, в дальней деревне проживала. Та отца почаще навещала, только деду Захару и того было мало. Хоть и понимал он: у каждой дочери - свой дом, дети, муж. Его, старого, когда навещать уж?
Дед Захар здоровьишком не больно крепок стал, на поле работать не мог. Зато вечерами мастерил он из чурбачков да из досок для внуков своих игрушки. Бывало, режет-режет, ладит-ладит. То лошадочку с колясочкой, то медвежонка, то зайчонка. Бывало, что на одну-то игрушку вечеров пять уходило. Зато радостно было, когда параскины ребятишки деда встречали, игрушки разбирали, в них потом играли.

Мишаня терпеть не мог есть хлебные корочки. Не помо­гали ни уговоры, ни увещевания, ни угроза вообще пере­стать хлеб ему давать. Он знал, что уж без хлеба-то его не оставят. Бабушка даже иной раз сказывала ему вечером сказку про корочку хлеба, о которой мечтали двое деток-сироток. Сказка была печальная, а Мишаня грустных ска­зок не любил. За дело взялся отец, а с ним спорить было бесполезно. Тогда Мишаня придумал одну штуку. И отец доволен был, и Мишане не приходилось грызть корки. За­канчивая обед, он незаметно прятал корку за пазуху или в карман. А когда выбегал на улицу, доставал и зашвыривал корку куда-нибудь подальше - и дело с концом!